Знаешь, я и так знаю, какая я редкостная дрянь... И не надо мне об этом напоминать. У тебя всегда есть выбор - можешь и не общаться со мной...
А вообще... Есть двое дорогих мне людей, которые говорят, что я Ангел... И я им верю... А они верят в меня... И мне плевать, что думают про меня остальные!!!

Люди!!! Наша обоюдная ненависть и непонимание прямо пропорциональны!!!

...ведь ты всего лишь ЧЕЛОВЕК...

Почему одни люди способны беззаветно любить меня, а другие так же беззаветно ненавидеть?...

...очередной бред... я могу хоть раз написать что-нибуть нормальное? нет, наверное... да и зачем, все равно никто не читает...

---

14.02.2009 в 10:32

Пишет  *Милисента*:

Всех влюбленных с Днем святого Валентина!

---

... никому я не нужна...

... а так... все в порядке...

... хочется сделать больно... себе, другим - не важно. боль отрезвляет. наверное, лучше себе... вы же не виноваты в том, что я вам не нужна...

...железный привкус крови на губах...

---

еще немного меня...

@темы: мои работы

---

из нового...

на уроке))

религиозное...

@темы: мои работы

---

XD

Задача
Вася пьет зеленый чай. Коля пьет черный чай. Вопрос: У кого рыбка???

схожу с ума... смеюсь, хотя очень плохо...

---

Обидно... я математику хуже знаю...

Я сдал ЕГЭ по русскому языку! Моя оценка 4! Ответил правильно на 29 из 30. Сдай ЕГЭ онлайн! Росбалт

Я сдал ЕГЭ по математике! Моя оценка 5! Ответил правильно на 10 из 10. Сдай ЕГЭ онлайн! Росбалт

---

Сильно...

31.12.2008 в 17:40

Пишет  Bercut_bird:

И снова "Рождественская"

31.12.2008 в 19:21

Пишет  Адский Загадочник:

Небожьи дети

Д

Я боюсь. Я боюсь поднять голову и посмотреть. Посмотреть на свои руки. Они лежат вдоль моего тела, по швам, и я боюсь увидеть их. Мои руки. Они, должно быть, в бинтах. Быть может, в таких же белых, как и вся эта комната. Палата. Белые стены. Белые окна. Почему за стеклом всё бело? Разве теперь зима? Здесь нет времени. Только белизна. Кровать - белая. Простыни… Белизна не имеет четких очертаний, не имеет границ. Она бесконечна и, значит, вечна. А за вечностью - Он?
Когда отходит действие лекарств, которыми меня пичкают, чтобы я хоть и медленно, но возвращался к нормальной жизни, я разговариваю с теми, кто приходит из белизны. Их четверо. Женщина в белом, с голосом и запахом ангела, немой, а может, и глухонемой старик с соседней койки, мать и - Он.
Ещё белизна родит темноту. И из этой темноты ко мне тоже приходит гость. По крайней мере я уверен, что он один. Только он хитер и коварен. Он меняет голоса. Меняет форму. Сущность. Я боюсь его больше всех. Потому что он часто говорит правду. Ту правду, которая совсем не нужна мне. Я, как и все, люблю правду, которая льстит моему уху. Но он с тысячью лиц и без лица…
Я боюсь открывать глаза. Я привык к голосам. Порой я уже не понимаю, с кем говорю. Вроде бы это та медсестра, что делает мне уколы и кормит, а может, это уже не медсестра вовсе, а тот, что… У него нет имени и миллион имен. Он может стать кем-то из членов моей семьи, а может стать драконом с огненной пастью…
Я не боюсь спать. Во снах приходит должное возмездие. И я хотел бы не просыпаться, но снова и снова меня будит темнота, рожденная белизной. Меня будит голос, требующий ответа. Требующий разговора.
А я боюсь говорить. Я боюсь говорить даже с матерью. Боюсь и говорю. Завидую немому соседу и говорю. Говорю часто сам с собой, уверенный в том, что говорю с Ним. А если теперь и Он - не он, а этот, тот, что…

А

- Вы можете рассказать, с кем говорили сегодня?
- Разве это были не вы?
- А кто я?
- Вы та самая медсестра, или вы врач? Это же вы велели привязать меня к кроватной сетке? Вы назначили мне эти дурацкие лекарства, уколы? И что это за шоковая терапия? Или что это со мной проделывают, когда я наглатываюсь этих ваших таблеток?
- Мы пытаемся вам помочь. Вот уже долгие шесть месяцев.
- Кто вы?
- Я хочу вам помочь.
- Тогда заставьте меня не просыпаться. Дайте мне получить по заслугам. Получить достойное наказание. Око за око. Зуб за зуб.
- Как раз от этого мы и пытаемся вас спасти.
- Вы не понимаете.
- Попробуйте, наконец, объяснить. Почему вы не можете смотреть на свои руки? Почему не смотрите на меня? Вы ведь хотите знать, с кем разговариваете?
- Если это не вы, а он?
- Он - это тот, с кем вы беседовали сегодня?
- Я не знаю.
- Хотите прослушать запись вашего разговора?
- У вас есть запись?
- Мы прослушиваем все палаты. Это часть лечения. Мы должны наблюдать за пациентами круглые сутки. Хорошее наблюдение - залог благотворного и правильного лечения.
- Пациент? Вы сказали…
- Да, пациент. Вы пациент нашей клиники, а что?
- Тогда вы, получается, кто?

П

Немой сосед - единственное живое существо, на которое я смотрю и не боюсь смотреть. Я чувствую наше с ним родство. Будто мы с ним чем-то повязаны. Кровью?
Я боюсь крови. Не своей. Я боюсь другой крови. Его крови. И может так быть, что мы помазаны с немым этой самой кровью?
Немой издает какие-то булькающие звуки и ползает по кровати. Такой же белой. Он связан, как и я. А в его глазах, больших, пустых… в глазах, где страх, мольба и просьба, высохли все слезы.
- Ты сколько плакал? - спросил я.
И из глаз немого старика хлынула на белизну красная жидкость.
Я отвернулся.

Р

Мне кажется, что мать и женщина с голосом и запахом ангела - одно и то же лицо. Когда Она приходит, я чувствую, что могу еще на что-то рассчитывать. Но не на милостыню. Нет. Не на пощаду. Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом. Я должен пронести свой крест. Мать (или женщина с голосом ангела) заставляет меня поверить в справедливость.
Она говорит, что простила меня, как и Он простил, и простил давно.
Мне хочется, чтобы она повторяла эти слова снова и снова, но мне не нужно прощение такой ценой, я хочу пострадать. Хочу почувствовать всю боль справедливой мести. Хочу понять, что это такое, и сказать всем, сказать Ему: "Прости! Прости! Прости!"

О

Это всё из-за укола. Не могу даже пошевелить пальцами на ногах. Обнаженными участками кожи чувствую, как палату поглотила тьма. Слышу… Как я боюсь слышать это! Это не живое. Звук, рожденный темнотой, скорей похож на мертвый выдох старого и такого же мертвого кладбища.
Перед закрытыми глазами кресты и нечто из самого дна, извивающееся клубком змей. Мокриц. Червей…
Оно проникает в мою голову. Для него не помеха мои закрытые глаза. Ему плевать, что я боюсь. Ему на всё плевать. Князь. Повелитель мира сего.
Я боюсь его. Я хотел бы бороться. Но не могу. Он сильней, и он всё про меня знает. Знает правду. А правда - сила.
- Ты не мог поступить иначе, солдат, - шипит он, сегодня приняв вид ползучей тени. - Не мог не подчиниться приказу. Ты должен был это сделать, потому что в этом и твое спасение. И твоё.
- Как поднялась рука?..
- Так же, как она поднялась у всего полка. У всех.
- Я мог не делать этого.
- Ты поступил бы тогда против воли Бога. А ты хочешь этого? Нет, конечно же, нет. Поэтому ты бил и с каждым ударом выбивал себе дорогу в жизнь. Выбивал, а как иначе? Он сам нуждался в этом. Как и ты нуждался в противоположном. Всё в жизни взаимосвязано. Мы все повязаны. Поэтому открой глаза и посмотри, посмотри на свои руки. А хочешь, я покажу тебе свои руки?
- У тебя есть ещё руки?
- Это твои руки. Я всё делаю вашими руками, глупец. Твоими.
- Оставь меня.
- Ты плачешь, или это не слезы? У тебя ещё есть слезы? Как это замечательно. Последнее утешение. Что ж, наслаждайся. Пока. Нас-с-с-ш-ш-ш-ш…

С

"Мы - там, кроме меня, были ещё солдаты - оборвали куст - терновый, и кто-то, может, это был я, не помню, сплел для него венок. Ну, знаете, такой в несколько колец, чтоб покрепче держался. Потом кто-то притащил откуда-то багровую ткань, мы проделали в ней дыры и нацепили её на него, словно это его одежда. Он же царь. Мы - все до одного - смеялись. Издевались. Нам отдали его на растерзание. Делай, что хочешь - вот мы и отрывались на всю катушку. Я был выпивший, вообще в тот день все были опьянены вседозволенностью и его беззащитностью. Он не сопротивлялся. Мы плевали ему в лицо, а он стоял и просто молча смотрел нам в глаза. Его били. Очень сильно били. И палками, и плетьми…"

Т

The Journal of the American Medical Association описывает римскую практику бичевания следующим образом: "…орудием была короткая плеть из нескольких отдельных или перевитых кожаных ремней разной длины, к которым на некотором расстоянии друг от друга были привязаны небольшие железные шарики или острые куски овечьих костей… Поскольку римские солдаты раз за разом со всей силы били спину жертвы, железные шарики причиняли глубокие ушибы, а кожаные ремни и овечьи кости врезались в кожу и подкожные ткани. В то время, как порка продолжалась, разрывание ткани поражало внутренние скелетные мышцы и вызывало дрожащие обрывки кровоточащего мяса…"

И

- Это Ты? Почему Ты перестал приходить ко мне даже в снах? К снам я привык уже, я вновь и вновь, снова и снова переживаю тот день. День, когда это случилось. Я боюсь этого сна и жажду его. Я должен видеть его, как маяк, как клеймо, как тату, в напоминание. Я должен… Но последнее время мне не снится ничего. Это их таблетки, их методы лечения. Они лечат меня, сами не знают, от чего. Для них я простой сумасшедший. Пациент, который боится смотреть на свои руки. Который не хочет просыпаться, потому что во сне приходит наказание.
Почему Ты оставил меня, а? Без Тебя мне не справиться. Ты нужен мне. Они колют меня какой-то ерундой, и я перестаю видеть Тебя. Видеть сны. Я вижу только его - врага. Твоего врага. Своего врага. Я пытаюсь дать ему отпор, но он всё обо мне знает. Он и про них всё знает. Они только не знают, что они в его власти. Они думают, что вылечат меня. А меня не надо лечить. Ни от чего. И немого им тоже не вылечить, хоть заколись. И нас ведь таких немало. Я знаю, тот, кто выходит из тьмы, говорит, что таких, как я, много. Нас миллион. Только не все здесь. Кто где, а кто и умер уже за столько лет-то. Освободился. Я же хочу умереть, но после. После того, как… Ты? Это ведь Ты здесь? Я хочу назвать Тебя по имени и боюсь. Нет, не выдать, боюсь, что не вправе. Не имею права произносить даже букву Твоего имени. Кто я такой? Твой истязатель. Твой убийца. Знаю, что Ты не держишь на меня зла. Ты - не мы. Не я. А я хочу всего лишь одного - чтобы они позволили мне, с Твоего разрешения, испить сию чашу до дна. Ты же позволишь?
Они не помогут мне, они врачи, я пациент. Они не знают ничего. Они даже, от чего лечат, не знают. Вот и немого повезли на процедуры. Может, будут применять ток. Я однажды был на том кресле. Врачи, называется. Живодеры. А может, они и есть моё наказание, а? И мне нужно смириться? Почему Ты молчишь? Ответь. Или это не Ты, а?..

Т

"…Психоанализ имеет дело не с фактом вины, а с чувством вины, т.е. с эмоцией, которая следует за нарушением морального предписания. Более характерно для психоанализа иметь дело с невротическим чувством вины, т.е. с теми ощущениями своей виновности, которые нельзя объяснить с позиции нарушения сознательных ценностей пациента…"

С

- Это ваш голос? Вы узнаете свой голос?
- Да.
- Вы помните этот разговор?
- Помню.
- Когда это было?
- Давно. Очень давно.
- Это наша с вами первая беседа. Вы помните, как сюда попали?
- Я засунул руки в овощерезку.
- Вы пытались избавиться от рук, потому что они напоминали вам о содеянном? О чем-то плохом?
- Я боюсь увидеть на них Его кровь.
- Поэтому вы не смотрите на руки?
- На них Его кровь.
- Вы знаете, что таких, как вы, много?
- Это вам сказал враг?
- А кто здесь враг? Вы сам себе враг.
- Неправда. Враг он - не я.
- Итак, это ваш голос?

Я

"…Когда его тело превратилось в кровоточащий кусок мяса, я отправился спать. Вздремнуть. Мне предстояло ещё сопровождать его на место казни. Его приговорили к распятию. Спасли убийцу детей, а его приговорили. Зачем это было нужно и кому, не знаю. Это уже потом я прозрел, когда прибивал гвоздями его ладони. Меня мутило, казалось, что я совершаю что-то ужасное. Говорили, что он Мессия. Что он Сын, что людей исцелял и всё такое, но… А что я мог поделать? Каждый бы на моем месте поступил так же. Ну, откажись я, за меня это сделал бы кто-то другой. Или не сделал бы?.. Мы - небожьи дети. Но этого хотел Бог, ведь так? Мы исполняли его волю.
Мы были его орудием. Это наша миссия. И вот с тех пор на протяжении двух тысяч лет мы, надеявшиеся на достойное возмездие, на наказание за то, что подняли на Него руку, мы поняли, что никто нас наказывать не собирается, и мы стали отмщением себе. Почему Бог оставил нас? Почему он оставил это так, спустил на тормозах, непонятно. Мы все ждали расплаты. Ждали и не дождались. Из поколения в поколение мы рождались и умирали с чувством содеянного, с чувством вины и с окровавленными руками и… ждали. Ждали. Да так и умирали, передавая свой груз, свой крест, Его кровь своим детям. Своему будущему. Кто разорвет это? Кто положит конец рукам, благословленным Его кровью?.."

И

- Не хотите назвать его?
- Достаточно того, что я уже натворил.
- Вы про овощерезку? Правую руку удалось спасти.
- Я не про это.
- Если вам станет легче, скажу, что в этом отделении ещё с десяток ваших однополчан. Кто впихнул свои руки в комбайн, кто поджарил в духовке… Представляете? И на всех руках его кровь.
- А на ваших?
- Это звучит как приговор.
- Так оно и есть.
- Так, достаточно, сестра вколите ему двадцать кубиков, может, угомонится.
- "Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших; ибо приходят дни, в которые скажут: Блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сос… сос…"
- Вот тебе и СОС, римлянин хренов.

М

Я боюсь.
Этот новенький совсем безумен. Тот, что до него, был лучше. Вчера его увезли, и он больше не появлялся. Куда нас всех рано или поздно увозят? Может, Туда?..
Он был одним из нас. Только он мог говорить с Самим. И еще с этим. А меня называл немым. Он, наверное, догадывался, что я переборщил тогда с плевками. Мне не следовало плевать в лицо. В лицо… Я помню Его лицо. Очень хорошо помню. Я всё забыл, кроме его лица, и плевок тот помню…
А этот новенький совсем плох, тот, что до него был лучше. На руки боялся смотреть. Я тоже боюсь. Я видел его руки. И у этого слепого я тоже вижу руки. И боюсь. Я у всех вижу руки. И у врачихи, и у медбратьев. Они называют себя "медперсонал". У всех, у всех я вижу руки. В крови.
А этот новенький, ну совсем плох. Орёт, как резаный. А здесь лучше молчать. Не произносить ни слова.
Тсс…
Здесь не нужны слова. Плевки - важнее. Но и об этом - тсс…

Автор: Игорь Корниенко.

---

Это нечто... впечатлило.

22.01.2009 в 22:06

Пишет  Татиана ака Тэн:

Оно... очеь сильное. *еще не отошел*

22.01.2009 в 21:19

Пишет  Solet SerCro:

Что-то мне это напоминает...

30.12.2008 в 13:10

Пишет  Адский Загадочник:

Убить Мымру (Шесть диктофонных записей)

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 1

- Почему вы это сделали?
- Нам казалось, так будет лучше для нее самой.
- Вы понимали, на что шли?
- Не знаю, наверное, не совсем.
- Назовите свои имя, фамилию и отчество.
- Я уже называла.
- Пожалуйста, повторите.
- Конова Мария Николаевна.
- Год и число рождения.
- 10 ноября 1980 года.
- Хорошо.
- Что?
- Ничего. Для вас ничего.
- Меня посадят?
- Вас всех посадят.
- Но мы помогли ей.
- Чем?
- Спасли от жизни. Она… Она бы не выжила в условиях этой жизни. Нашей жизни.
- Вашей жизни?
- Да. Выживает сильнейший. Она бы рано или поздно, но все равно погибла.
- Какая чушь!
- Нет, это так. Если бы вы знали ее, вы бы… вы бы…
- Я бы?..
- Вы бы сами убили ее, дабы спасти.
- Вы взяли на себя смелость решать за Бога, кому стоит жить, а кому нет?
- Не я одна.
- Как это произошло?
- Она довела нас до ручки.
- Что она сделала?
- Призналась моему парню в любви.
- Кто ваш парень?
- Никита.
- Самсонов?
- Он самый.
- И что дальше?
- Мало того, что она опять надела свое "бабушкино тряпье", так она еще… Она никогда ни с кем не разговаривала. Вечно ходила с опущенной головой, хмурая, молчаливая, бледная. Всех бесило ее спокойствие. Она была как бы выше нас. В своей нищенской скромности. Это нас бесило. Ей было впадлу разговаривать с девками о пацанах. Ей было впадлу показать новое белье. Не уверена, что оно у нее было хотя бы непотрепанным. Она была, как монашка, серьезная, честная, нелюдимая. Мымра, одним словом.
- Кто придумал ей эту кличку?
- Я… Я уже даже не вспомню, как-то сама вдруг появилась и прицепилась. К ней, я скажу, она подходила, как ничто иное, как ее серое платье старухи, как ее вечно грязная коса с желтой лентой, ее ногти. Боже, видели бы вы ее обгрызенные ногти! Мне, честно, было ее порой жалко, но она сама во всем виновата. Когда кто-нибудь начинал ее жалеть или по-доброму заигрывать, шутить с ней, как-никак мы вместе учились целых два года, она грубила, просила нас перестать, а то и плакала. Уходила куда-то в неизвестность и пропускала занятия, нам за нее влетало.
- В день убийства вы разговаривали с ней?
- Вы имеете в виду лично меня или нас всех?
- Лично вас.
- Я заступилась за своего парня. Я понимаю, любовь штука такая, но зачем же навязывать себя? Она… Да ни одна нормальная девушка не подойдет к парню первой и не скажет: "Люблю".
- Может, она сделала это из-за отчаяния?
- Она сделала это назло, специально.
- Почему вы так считаете?
- Поверьте мне, она хотела умереть. Честно, клянусь. Она сама меня попросила об этом.
- О чем об этом?
- Мы… Я… Я ее ударила по лицу, слегка, за Никиту-лоха. Вечно он не мог за себя постоять. Сказала ей, чтобы не совалась, куда ее не просят. Потом замахнулась, чтобы ударить еще, а она… Она не отвернулась, не прикрылась, понимаете? Она будто бросила мне вызов. Подставила другую щеку. Меня это взбесило. Я заорала ей в морду, всю жизнь белую, как у коровы, не накрашенную: "Чего ты хочешь, сучка, чего?! " И она ответила мне: "Умереть".
- Как она сказала?
- "Умереть. Я хочу умереть".
- Что было потом?
- Потом я толкнула ее и сказала, что… Что в чем-в чем, а в этом мы ей помочь сможем. Развернулась и ушла.
- Где были все остальные?
- Кто?
- Ваши друзья.
- Рядом.
- Перечислите их поименно.
- Никита, Жанка, Лиза, Коля, Ната.
- Потом?
- Потом я рассказала о ее просьбе. Понимаете, мы поняли, что это на руку нам всем. Она же страдала, мучилась по жизни - никому не нужная серая мышка. Мымра.
- Вы решили, что..?
- Мы решили ей помочь.
- Как?
- Убить ее.
- И что дальше?
- Но это было не убийство. Она нам разрешила. Вы же… вы же читали ее записку?
- А вы читали?
- Я? Да.
- Сможете повторить по памяти?
- Нет.
- Хорошо. Итак, вечер пятницы. Вы вшестером собрались на задней площадке школы. Как среди вас оказалась жертва?
- Мымра?
- Мымра.
- Сама пришла.
- Как, вот так вот, ни с того, ни с сего, взяла и пришла?
- Да, клянусь вам.
- Девочка, которая два года избегала встреч с вашей компанией, вот так вот вдруг, ни с того, ни с сего взяла и сама к вам пришла?
- Она пришла сама, она хотела… Хотела умереть. Мы… (плачет).
Конец записи.

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 2

- Она была Мымрой, самой настоящей Мымрой, господин следователь. Или вы психиатр?
- Назовите свое ФИО, год и число рождения.
- Гоненко Николай Владиславович, 1980 год рождения, 1 марта.
- Что убитая сделала лично вам?
- Она меня бесила.
- Просто бесила?
- Ну, я один раз попытался с ней закрутить. Помацал ее чуть в углу - она такой визг подняла, кричала, как безумная, что-то похожее на молитву. Потом и того - грохнулась в обморок.
- Что сделали тогда вы?
- Я убежал.
- Она, что сделала она?
- Вот именно что ничего. Она даже родокам своим не рассказала.
- Разве это плохо для вас?
- Даже и не знаю, я неделю ходил, как в Чечне. Думал: все, п…
- Не выражайтесь, пожалуйста.
- Ну вот, а она…
- И из-за этого вы решили присоединиться к своим друзьям и тоже пырнули ее ножом?
- В общем-то, да. То есть нет, была еще куча всяких мелочей. Она же была Мымра.
- А вы знаете, что означает это слово?
- "Мымра"-то?
- Да, "мымра".
- "Мымра", она и есть "мымра". У нас в школе была только одна Мымра, и она два года училась в нашем классе.
- Вы не знаете точного определения?
- "Мымра" - это как вроде кикиморы, чмориха такая, гонза затюканная, неряшливая.
- Спасибо. Вы знали, что убьете ее, вечером в четверг?
- Мы давно поговаривали об этом.
- Об убийстве?
- О наказании, точнее. Мымру нужно было наказать.
- Как именно?
- Ну, поколотить.
- А про убийство - кто первый произнес это слово: "убить"?
- Убить Мымру? Не знаю, оно пришло само.
- Как это?
- Ну вот пришло, и все. Сидели, пиво пили, курили, и вдруг бац - а не убить нам Мымру?
- Это было в четверг?
- Нет.
- Когда?
- Вечером в пятницу после разговора Машки с Мымрой.
- Вы присутствовали при этом разговоре?
- Да, мы с Никитичем всегда тусуемся вместе с Машкой и Жанкой.
- Жанна ваша подруга?
- Нет, что вы!
- Лиза?
- Спали два раза, и все.
- То есть вы просто друзья?
- Да.
- А как вы оказались на школьной площадке?
- Пришли допивать пиво.
- Много вы выпили?
- Литра полтора на ряху.
- Как там оказалась жертва?
- Мымра пришла сама.
- Вы уверены?
- Бля буду.
- Что было потом?
- Мы пошли с ней на стадион. Там есть заброшенная будка. Мы там частенько попиваем, тискаемся.
- Она пошла с вами и не сопротивлялась?
- Да она даже не пикнула.
- В будке что произошло?
- Мы попытались дать ей выпить. У нас там был припрятан спирт, а, она, сука, разлила полбанки. Я стукнул ее этой банкой. Заставил покурить - она закричала, и… и… и… Все.
- Что значит "все"?
- Жанка запихала ей в рот какую-то тряпку, Машка достала откуда-то нож… (длинная пауза).
- Кто ударил ножом первый?
- Не помню.
- А если постараетесь?
- По-моему… по-моему, это была Маша.
Конец записи.

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 3

- Карлова Жанна Ивановна, 1981 год рождения.
- Это вы дали кличку "Мымра"?
- Нет.
- Она вам не нравилась?
- Кто?
- Ваша жертва.
- Она не жертва. Мы были жертвами.
- В чем выражалась ваша жертвенность?
- У Мымры были эти мерзкие туфли старушечьи, с таким тупым носом и квадратным каблуком. Когда она шла по школе, раздавался такой ужасный стук - он разрывал ушные перепонки. БУМ-БУМ, как поступь сатаны.
- А вы верующая?
- Да.
- Православная?
- Да.
- Продолжайте.
- Что именно?
- Расскажите о ваших отношениях.
- У нас с ней не было никаких отношений. Она сторонилась нас. Строила из себя целку. Невинная дева Мария в неглаженом сером балахоне. От нее всегда пахло старьем - нафталин это был, что ли? Она ставила себя лучше нас. Да, она неплохо училась, контрольные списывать не давала. По крайней мере мне. Не давала, даже когда я у нее их просила.
- А вы вежливо просили?
- Конечно.
- Она перешла в ваш класс в конце 9-го?
- Да, переехала из какого-то города.
- И вашей компании она сразу же не понравилась?
- Она не понравилась всему классу, всей школе.
- Почему?
- Не понравилась, и все. Бывает ведь так: вроде человек ничего такого и не делал, а ты его с первой минуты уже ненавидишь. Вот и здесь было так же. Она даже и говорить толком не умела, базаром не владела, шепелявила что-то. А чуть на нее наедешь, спросишь шутки ради, поугорать просто: "Че, Мымра, трусы-то постирала? ", она ревет.
- Вы издевались над ней?
- Разве это издевательство?
- А что?
- Мы шутили, угорали.
- Правда, что вы приблизительно год назад сняли с жертвы нижнее белье и выкинули в форточку?
- Не я одна.
- Кто вам помогал?
- Лизка, Машка, Валька, кажется. А, нет, Натка. Да. Еще Наташка.
- Но белье снимали вы?
- Да. Девки держали ее за руки.
- Вы надели ее плавки ей на голову?
- Ну…
- Надевали?
- Я… Ну… Не совсем…
- Что значит "не совсем"?
- Я ей давала их… их… понюхать.
- Зачем?
- Она мылась-то раз в месяц.
- Откуда вы это узнали?
- От нее пахло как-то, и эти длинные жирные волосы, собранные в косу, и вечная перхоть на плечах. Она была, как позорище всем девушкам земли.
- Ох, даже так?
- Мымра!
- Вы о содеянном не жалеете?
- Не знаю.
- Вы, когда жертва отказалась с вами пить спирт, запихали ей в рот кляп?
- Да, я.
- Это были ее…
- Это была тряпка, которую я подняла по дороге к месту.
- К месту?
- Да, мы это так называли - контора, место, штабик.
- То есть это была простая грязная тряпка со свалки?
- Да.
- Вы заставили ее написать эту записку?
- Не заставили.
- Она написала ее сама?
- Не совсем.
- Кто-то водил ее рукой?
- Но она еще была жива, дышала.
- Какой по счету были вы?
- Второй.
- После Марии?
- Да.
- Вы ударили жертву в грудь?
- Нет, в живот.
- Кто ударил ее в лицо?
- Не помню.
- Честно?
- В лицо ударила тоже я.
- Вы ударили ее ножом два раза?
- Три.
Конец записи.

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 4

- Я не хотела ее убивать, честно, поверьте мне (плачет).
- Почему вы это сделали, Наталья?
- Я думала, что они не смогут, что просто попугают и отпустят. Она была неплохой девушкой. Молчаливая, стеснительная. Ну и что, что плохо одевалась, зато она была умная. И то, что в Никиту влюбилась - за… за это же не убивают…
- Почему же вы не заступились за нее? Потому что она была Мымрой?
- Нет, нет, я ее даже так не обзывала. Ни разу не обзывала. Я испугалась. Я… я знала, что если не она, то я, я тоже была мымрой. Только я подлезла в их кружок, втесалась вроде. Прогнулась. А так… Так бы на месте нее я… Я должна была… могла… могла оказаться. И быть сейчас мертвой. Я…
- Вы боялись их?
- Да.
- Кого больше?
- Всех. Но главарь у них Маша. Она очень жестокая. И Жанна. А Никита, он просто идет на поводу у Машки. Вы знаете, как втихаря ее все называют, Машу? Вдова. Имеется в виду черная. Сама же она себя называет Лилит.
- Первая Ева-демон?
- Не знаю, но что-то вроде того.
- Вы ударили ножом последняя?
- Ножом? Нет. Я… Я прибила ей ноги к доскам.
- Чья идея была распять девушку?
- Общая.
- Общая?
- Да, мы решили дать ей возможность вознестись.
- Воскреснуть?
- Ну да. Как, как… (плачет). Вы рассказали все маме?
- Я ваших родителей еще не видел.
- А расскажете?
- Вы сожалеете?
- Конечно, видит Бог, я… Я уйду в монастырь, постригусь. Я не смогу жить. У меня кровь на ладонях, до сих пор я чувствую ее. Она… Ее не смыть никогда, вовек.
- Вы заставили написать ее записку перед распятием?
- Да.
- Кто водил ее рукой?
- Мы все.
- Вы знали ее родителей?
- Только… только один раз видела (плачет). Господи, прости меня, Господи, я клянусь, не знала, я не хотела. Гвозди… гвозди мне всунула в ладонь Маша, и… и я… я думала, что… и думаю, что распятие было спасением. Кровью ее, кровью Мым… Мымры будем спасены и мы, и… и она. Она не заслужила этого - она была, а теперь ее нет. Господи… (плачет). Может, распятье ее вознесет, а? Как вы думаете, она воскреснет?
- Не знаю.
Конец записи.

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 5

- Я записываю наш разговор.
- Я уже это понял.
- Вы не против?
- Пожалста.
- Вы Самсонов Никита Игоревич, 1980 года рождения?
- Да.
- Вы, конечно же, знаете, что вас обвиняют в убийстве?
- Знаю.
- Расскажите, пожалуйста, почему вы это сделали.
- Она мне нравилась.
- Кто?
- Мымра.
- Нравилась?
- Даже больше.
- Больше?
- Я любил ее. Любил, как никогда никого не любил - ни Машку, ни мать, никого. Только ее, понимаете?
- С трудом.
- А вы вообще хоть кого-нибудь любили?
- Сейчас не об этом. Вы убили ее из-за любви?
- Если бы не я, если бы не… Я не хочу ни о чем говорить. Не хочу. Не хочу говорить ни с вами, ни с ними, ни с кем. Я буду говорить лишь с ней… Я пойду за ней…
- Что вы..? Остановитесь! Стойте! Что?.. Санитары!!! (Кричит) Кто-нибудь, у него лезвие! Никита! Самсонов! Нет, вы… нет!..
Конец записи.

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ 6

- Мы боялись ее правоты. Мымра была чище нас, мы этого боялись. Боялись, что настанет время, и мы будем носить такое же тряпье, как она. Пахнуть так же нафталином, думать только о… правильном. Она была правильной - противоположностью всем нам, выскочкам, слабакам, придуркам, шлюхам. Она была сильнее, несмотря ни на что. Ни на слезы, ни на обиды. Мы не могли ей простить этого.
- Мы или лично вы?
- Я - это мы, мы - это… (длинная пауза). Воткнуть нож в человека, передавая из рук в руки, несложно, процесс объединяет. Распять тяжелее - до этого надо еще додуматься. Когда мы поняли, что натворили, мы решили очиститься распятием. Мы знали, что дает распятие, мы все читали Библию. Поэтому нашли гвозди, собрали их за стадионом. Доски сколотили. Тело, а Мымра еще дышала, само легло на крест. Но прежде чем пригвоздить, мы взяли ее руку и, вставив в пальцы Мымры ручку, написали эту записку, и чернила смешались с кровью… Я не помню всю записку целиком. Мы все были немножко пьяны. Но зато помню конец: "Боже, Боже, зачем ты меня оставил? ". Этой фразой мы рассчитывали на наше, а главное, на Мымрино спасение. Мы раскаиваемся.
- Один из вас покончил с собой.
- Мы все так кончим, если она не вернется. Сны добьют нас всех до конца. Вы видели сны, полные крови?
- Нет.
- А мы видим их каждую ночь. Закрываем глаза и видим кровавые сны днем.
- Сейчас бы вы пошли на убийство… Мымры?
- На убийство - нет, на распятие - да.
- То есть вы все равно бы ее распяли?
- Да.
- Почему?
- Она же… Неужели вы так ничего и не поняли?
- Чего именно?
- Я не хочу больше говорить. Выключите эту штуку!
- Подождите, чего именно я не понял?
- Мы хотели спастись. СПАСТИСЬ! (Кричит).
- Ах, спастись, убив Мымру?
- Да, Мымру, Мымру! (Плачет).
- И последний вопрос, можно? (Молчание) Назовите себя.
(После долгой паузы).
- Имя мое Легион (сквозь плач). Потому что нас много!
Конец записи

Автор: Игорь Корниенко.

---

Бытовое))

Сварила себе на обед пельменей. Съела. Открыла холодильник. А там... ПЕЛЬМЕНЕЙ ЦЕЛАЯ КАСТРЮЛЯ... теперь не только обедаю, но и ужинаю ими...

"Когда их ешь редко - это пельмешки, а когда каждый день - ПЕЛЬМЕНИ, ***!!!"

---

А еще хатю в это поиграть)) миленько так)

26.01.2009 в 02:35

Пишет  J.O.E.:

2:34... 2:33

Зачем я так долго ждала, чтобы в это поиграть?

---

Информатика))

Диалог. действующие лица - Аня - це я; Карик; Сашка.

Сашка: - Ань!!!
я - Ня?
С. - Дай конспект...
Карик - Если скажешь "НЯ!" даст))
С. - Нууу... няняня)
К. - Ты кавааай!!!

ппц, а не предмет)
Другой диалог - Я; Гри; училко.

Гри - Ань, подари мне этот свитер))
Я - Зачем он тебе?!
Гри - Он же типо Фредди Крюгер!!!
Я - Ну я из-за этого и купила))
Гри - Геде???
Я - В "ТВОЕ"!! Ток там...
Училко - Может вы дадите и мне слово сказать?!!!

"Рамблер - умная поисковая система!" - вот чему нас на инфе учат))

Задача № 1.
Алеша, Илья и Добрыня откопали в земле хорошо сохранившийся сосуд с жидкостью.
Алеша сказал: "Этот сосуд французский и имеет 5 звездочек"
Илья сказал: "Этот сосуд испанский и имеет 3 звездочки"
Добрыня сказал: "Этот сосуд не французский и имеет 4 звездочки"
Змей Горыныч сказал, что каждый из них прав только в одном.
Вопрос: шо за сосуд? - кто ответит, тот молодец)))

Задача № 2.
На очередном этапе автогонок Х, А, М и Р (не помню фамилии, ибо записывала сокращенно)) ) заняли места с 1 по 4. Опоздавший репротер сделал 4 снимка:
1) занявшие 2 и 3 место поливают друг друга шампанским
2) Х и занявший 4 место пожимают руки
3) мокрый М поздравляет занявшего 2 место
4) Х и Р пытаются втащить на пьедестал занявшего 4 место.
Вопрос: кто какое место занял? 4 - ?, 3 - ?, 2 - ?, 1 - ? - хто решит и это, тот супермегомолодец)) могу шо-нибуть нарисовать правильно ответившему))) я сама все это решила)

---

У великих не бывает мании величия))

	Ваше предназночение в этом мире Твое имя Предназночение: править миром «Ваше предназночение в этом мире» © gollanka Twidog.ru — веселые тесты.

---

Люблю Олди... очень... гениально, как всегда...

02.02.2009 в 21:47

Пишет  Хайрн Таш:

02.02.2009 в 17:22

Пишет  Адский Загадочник:

Мастер

Автор: Генри Лайон Олди.

Великий квадрат не имеет углов.
Фрасимед Мелхский

Растянутые связки вибрировали под осторожными пальцами; и ему пришлось немало повозиться, прежде чем человек, раскинутый навзничь на грубой деревянной скамье, застонал и открыл глаза.
Увидя склоненное над ним хмурое бородатое лицо, человек судорожно дернулся и зажмурился.
- Не бойся, - сказал Он. - День закончился. Уже вечер. Не бойся - и лежи тихо.
Он никогда не произносил таких длинных фраз, и эта далась ему с трудом.
- Палач... - пробормотал человек.
- Палач, - согласился Он. - Но - мастер.
- Мастер, - человек потрогал распухшим языком слово, совершенно неуместное здесь - в закопченных стенах низкого маленького зала с массивной дверью и без каких бы то ни было окон.
- Завтра будет бич, - предупредил Он. - Виси спокойно, не напрягайся. И кричи. Будет легче.
- Ты убьешь меня, - в голосе человека стыло равнодушие.
- Нет, - сказал Он. - Во всяком случае, не завтра.
И подумал: "Я становлюсь болтливым. Старею..."
Человек подвигал вправленным плечом - сперва осторожно, потом все увереннее.
- Мастер, - прошептал человек, провожая взглядом сутулую фигуру, исчезающую в дверном проеме.
Завтра был бич.

Коренастый угрюмый юноша стоял на коленях перед металлическим баком с песком, и, растопырив пальцы, методически погружал руки внутрь бака. Песок был сырой, слежавшийся, в нем попадались камешки и ржавые обломки; и пальцы юноши покрылись порезами и кровоточили.
Он встал за спиной, раскачивавшейся в повторении усилия, и некоторое время следил за ровными, ритмичными движениями.
- Не напрягай плечо, - сказал Он. - И обходи камни.
- Обходи... - буркнул юноша, занося руки для очередного удара. - Легко сказать... понатыкано, как в...
Он отстранил насупленного парня и легким размеренным толчком вошел в завибрировавший бак. Когда кисть его вынырнула из песка - мелкая галька была зажата между мизинцем и ладонью.
- Легко, - подтвердил Он. - Сказать - легко. Теперь - меч.
Они пошли в дальний угол двора, где в дубовую колоду были всажены два меча - один огромный, в рост человека, с крестообразной рукоятью в треть длины, залитой свинцом для уравновешивания массивного тусклого клинка с широким желобом; второй - чуть уменьшенная копия первого.
Он выдернул меч из колоды и с неожиданным проворством вскинул его над головой. Оружие без привычного свиста рассекло воздух, и на вкопанном у забора столбе появилась свежая зарубка.
- На два дюйма выше, - сказал Он.
Юноша взмахнул мечом. Верхний чурбачок слетел со столба. Он смерил взглядом расстояние от смолистого среза до зарубки.
- Два с половиной. - Он посмотрел на расстроенного юношу. - Плечо не напрягай.
Не оборачиваясь, Он полоснул мечом поверх столба. Лишние полдюйма упали к ногам ученика. Тот завистливо покосился на меч мастера.
- Ну да, - протянул юноша, - таким-то мечом...
Не отвечая, Он подошел к столбу и наметил три новые зарубки.
- Это на сегодня. И - обедать. А меч... Выучишься - подарю.
Лицо юноши вспыхнуло, и он шагнул к столбу, чуть приседая на широко расставленных ногах.

Едкая, резко пахнущая мазь втиралась во вспухшие рубцы, и человек на скамье шипел змеей, закусив нижнюю губу.
- Терпи, - посоветовал Он. - К утру сойдет.
Человек с трудом выгнулся и попытался оглядеть свою спину. Это удалось ему лишь с третьего раза, и он обмяк, уставившись на полированную ручку аккуратно свернутого бича, лежащего у скамьи.
- Странно, - человек едва шевелил запекшимися губами. - Я думал, там все в крови...
- Зачем? - удивился Он.
- Действительно, зачем? - усмехнулся человек.
- Бичом можно убить, - наставительно заметил Он, упаковывая коробочку с мазью. - Можно открыть кровь. И развязать язык.
- Я бы развязал, - вздохнул человек. - Но, боюсь, судьба моя от этого не улучшится. Я же не виноват, что они так и не перестали ходить ко мне.
- Кто? - Он задержался в дверях.
- Люди. Я уж и за город переселился - идут и идут. И каждый со своим. Говорят - расскажут, и легче им становится. А старшины Верховному жалуются - народ дерзить стал, вопросы пошли непотребные, людишки, мол, к ересиарху текут, к самозванцу, Ложей не утвержденному. Это ко мне, значит... А какой
я ересиарх?! Я - собеседник. Меня старик один так прозвал. Я мальчишкой жил у него.
- Собеседник? - Он загремел засовом. - Ну что ж, до завтра, собеседник.
- До завтра, мастер.

Четырехугольная шапочка судьи все время норовила сползти на лоб, щекоча кистью вспотевшие щеки, и судья в который раз отбрасывал кисть досадливым жестом.
- Признаешь ли ты, блудослов, соблазнение малых сих по наущению гордыни своей непомерной; признаешь ли запретное обучение черни складыванию слов в витражи, властные над Стихиями; и попытку обойти...
"Убьют они его, - неожиданно подумал мастер. - Как пить дать... Ишь, распелся! Воистину собеседник - люди при нем говорят и говорят, а он слушает. И на дыбе вон тоже... Убьют они его - кто их слушать будет... говорить мы все мастера..."
Он понимал, что не прав: не все мастера говорить, и из них тоже не все Мастера, а уж слушать - так совсем...
Он присел на корточки у очага и сунул клещи в огонь. Работать клещами он не любил - грязь, и крику много, а толку нет. Вонь одна. Покойный брал - и нежарко, и калить не надо, и чувствуешь - где правда, а где так - судорога... Пальцами брал, и его научил, и он парня обучит, жаль, неродной, а кому это надо? Судье, что ли, красномордому? Писцу? Пытуемому?! Уж ему-то в последнюю очередь... Ничего, сегодня не кончится еще, поговорим вечером...
И возможность эта доставила мастеру странное удовольствие.
Дверь противно завизжала, и в зал бочком протиснулся длиннорукий коротыш с бегающими глазками и глубокой щелью между лохматыми бровями. Судья замолчал и оглядел вошедшего.
- Так, - протянул судья, - приехал, значит... Смотри, заплечный, - коллега твой, из Зеленой цитадели. По вызову к нам. С тобой работать будет. А то, говорят, стареешь ты...
Мастер выпрямился. Коротыш с интересом скосился на него, но здороваться не пошел. Сопел, озирался. Потом шагнул к висящему человеку. Мастер заступил ему дорогу. Ременной бич развернулся в духоте зала, и в последний момент мастер неуловимо выгнул запястье. Конец бича обвился вокруг калившихся клещей, и они пролетели над рядом разложенных инструментов - в лицо длиннорукому. Тот ловко перехватил их за край, где похолоднее - и, опустив клещи на стол, посмотрел на мастера. Мастер кивнул и подошел к гостю. Длиннорукий поморгал и неожиданно всей пятерней уцепил плечо мастера. Вызов был принят, и они застыли, белея вспухшими кистями и не смахивая редкие капли выступившего пота. Судья пристально вглядывался в соперников, писец перестал скрипеть, и даже висящий на дыбе, казалось, приподнял всклокоченную голову.
Тиски разжались. Мастер отступил на шаг и протянул руку коротышу. Тот попытался ответить - и с ужасом воззрился на неподвижную плеть, повисшую вдоль туловища. Несколько секунд он безуспешно дергал лопатками, потом коротко поклонился и, ни на кого не глядя, вышел.
Когда дверь захлопнулась за ним, судья отмахнулся от назойливой кисточки, и недоумение сквозило в его бархатном голосе.
- Что здесь происходит?!
- Он не будет со мной работать, - спокойно сказал мастер. - Никогда.
Человек на дыбе захихикал.

- Отец меня к пню подводит, а пень-то повыше макушки, я тогда совсем кутенок был, - рассказывал мастер, сидя у скамьи и прикладывая пузырь со льдом к обожженному боку собеседника. - Подводит, значит, а в пне трещина. Фута три будет или поболе. До земли. И вставляет он в нее клин. Бери, говорит, в щепоть и тащи. Я вцепился, а он, зараза, не идет. Ладно, отец говорит, когда потянешь - позовешь. Неделю бился - позвал. Он поглядел - и глубже вбил. И ушел. Молча. А когда усы у меня пробиваться стали - я отца позвал и клин его до земли всадил. Сверху еле-еле оставил, только чтоб ухватиться. Рванул - и в кусты забросил. Заплакал отец, обнял меня, потом топор расчехлил и муравья на пень бросил. Руби, говорит, ему голову. Срубишь - позовешь. И ушел. Такой у меня отец был. Умирал - меч передал: старый меч, дедовский - сейчас не куют, топоры все больше... Ты, говорит, теперь мастер. Спокойно, мол, ухожу. И ушел.
- Мастер плохому не научит, - задумчиво сказал собеседник.
Он посидел молча, обдумывая эту мысль.
- Хороший парень, - сказал он. - Жаль, неродной... Силы много, дурной силы, но - ничего, хороший. Мечу учу, топору, пальцы ставлю. Чему учу - хорошему?
- Мастер не учит плохому, - повторил собеседник. - Мастер не учит хорошему. Мастер - учит. И не может иначе.
Он встал и направился к выходу. Уже в дверях его догнал вопрос.
- Четвертование, - спросил собеседник, - это очень больно?
- Нет, - твердо ответил он. - Не больно.

Толпа затаила дыхание. Он взмахнул топором. Потом нагнулся и поднял с помоста откатившуюся голову, бережно сжимая обеими руками побелевшие щеки и заглядывая в остановившиеся глаза.
Радость была в них, покой и вечность, спокойная умиротворенная вечность.
- Ну как? - тихо спросил мастер собеседника.
К ним уже бежали очнувшиеся стражники.

Древесина столба царапала оголенную спину, и веревки туго стягивали изрезанные руки. В углу помоста грузно лежала знакомая колода, и топор в ней; и меч. Зачем - оба? Раз столб, значит - меч, по стоячему. Только кто возьмется? Снять голову стоячему, да при людях, это уметь надо...
Он не хотел, чтобы это был длиннорукий.
Сутулая коренастая фигура в пунцовом капюшоне выглядела на удивление знакомой, и он всматривался в уверенные движения; всматривался до рези под веками.
Палач ловко выдернул меч из колоды, постоял и левой рукой вытащил и топор. Потом он приблизился к мастеру и положил меч у его ног. Топором? По стоячему?
Эту мысль мастер додумать не успел.
Сверкающий полумесяц взмыл над ним, и он узнал человека в капюшоне.
- Плечо не напрягай, - бросил мастер. - Меч - возьмешь. Себе...
Лезвие топора полыхнуло вдоль столба, и веревки ослабли. Мастер почувствовал привычную свинцовую тяжесть рукояти, скользнувшей в затекшую ладонь.
- Бери, отец. После передашь. Пошли...
И уже прыгая с помоста, смахивая шишаки и кольчужные перчатки, краем глаза он не переставал следить за коренастым юношей в пунцовом капюшоне, мерно вздымающим такой родной топор. Хорошо шел, легко, плечо расслаблено...
Это не была битва.
Это была бойня.
Мастер плохому не научит.

---

парочка идиотских совершенно деяний за последнюю неделю:
1) родители со словами "в стране экономический кризис!!!" купили плазму)) прикольный такой телевизорчег))) и диагональ какая-то кавайная)))

2) взяла лезвие и... отрезала себе волосы к чертовой бабушке))) не знаю, зачем) просто взбрело в голову))

3) в воскресенье должна была ехать на какую-то там лекцию, но было холодно, и я... занялась шоппингом)) в мороз -20))) итог: новал прозрачная шелковая блузка, куча булочек и любимый сыр с благородной голубой плесенью)

4) завтракала вышеупомянутым сыром) вывод: я либо аристократка, либо дегенератка))

5) ну просто влюбилась в Джейкоба Блека)) и мне все равно, что все фанатеют от Эдварда... Джейк няяяка)))

вот так!!! боюсь представить, как пройдет эта неделя))

---

Здрям, новый ПЧел!!!!!

Приветструю тебя, Хайрн Таш !!! Располагайся)))

ня))

вот не знаю, почему именно этот рисунок)) нууу... они оба парни) да и получились у мну вроде неплохо)) нравицца?

---

грустно...

01.02.2009 в 16:13

Пишет  Хайрн Таш:

01.02.2009 в 15:11

Пишет  Адский Загадочник:

И зацветёт миндаль...

…и отяжелеет кузнечик,
и рассыплется каперс.
Екклесиаст 12:5

1.

«Умирать среди старух забавно». Это была первая мысль, пришедшая мне в голову. Вторая мысль стала словом. Да, вначале… а хотя нет - сначала был стон. Стон и крик, а потом уже слово. И слово было:
- Приехали.

2.

На градуснике за окном минус пятнадцать. Значит, не так холодно. У меня всегда перед тем, как выехать в город, возникает проблема, что надеть? Либо толстенный свитер с горлом, либо пару байковых рубашек. И так всегда, даже летом. Летом, бесспорно, побеждали футболка и джинсы. Зимой… В общем, сегодня на улицу я надел две рубахи, сверху водрузил бессменный пуховик. В город я собрался по очень важному делу. Наконец сегодня я останусь у Ольги на ночь. С утра помылся, надухарился, забрался в свежие носки, начистил свои «а-ля Гриндерсы» китайского производства до отражения и на выходе засунул в рот целую, гоню - полпачки жевательной резинки. «Дирола», что ли? Остальную половину было решено «вдарить» по приезду. На улице мелкий снежок. На часах 16:00. Автобус до города уходит по расписанию. Значит, в 16:15. Признаюсь, взглянув на себя последний раз в зеркало, я даже перекрестился. В голове опять было шумно. У меня так всегда, когда я волнуюсь. И нужно ли покупать презерватив? Как отнесется к этому Оля? Мы же вроде любим друг друга уже… уже почти два года. Для храбрости покупаю в киоске на автобусной остановке бутылку пива. Выпиваю её шестью большими глотками. Вкус солода и мальтозной патоки, смешанный с ментолом «резинки», думается мне, останется во мне навсегда: и сорок лет, и сто лет спустя, почувствовав этот вкус, я снова и снова буду возвращаться в сегодняшний день. И так же будет биться влюбленное сердце, так же будут дрожать поджилки, так же будет хотеться жить и любить. Так же…

3.

В автобусе тесно. Не сказать, что битком, но тесновато. Я стою (чего и следовало ожидать, да и джинсы мять не хочется) где-то в начале автобуса. Вокруг одни бабки. Те, что напротив, на двойном сидении, у одной ещё такая дурацкая красная шапка с бубоном, спорят об отмене льгот. Две бабули, занявшие позицию перпендикулярно спорщицам, изредка встревают в бурную дискуссию, при этом твердо придерживаясь своей линии разговора. Про таблетки и еще про деда Захара, который, оказывается, умер не от «не разобрать чего», а от рака.
- У него весь низ живота гнилым сделался, - поведала по секрету всей передней половине автобуса старушка в пуховом платке и с диабетом.
- Это он (имеется в виду заболевание) меня такой сделал, зараза. Сколько не лечили, сколько не кололи.
На одинарном сиденье рядом со мной дряхлая старуха с клюкой в солдатской шапке-ушанке и телогрейке. Она не вступает в разговоры, а еле слышно что-то бормочет себе под нос. Заплывший катарактой левый глаз слепо смотрит в окно на пролетающий мимо серый пейзаж.
За ней сидит дед, тоже одиночка. Позади меня сидит пожилая чета. У 75-летнего мужа 78-летней бабульки вставная челюсть осталась дома. Бабка не может разобрать ни одного слова, и периодически их мирная, тихая семейная брань переходит в крик:
- Приходится орать, как будто ты глухой, Петр. А ты не глухой, ты беззубый.
В ответ дед пускает слюни и квакает. Кондукторша, тоже немолодая женщина в толстых трико и свитере, как у моей мамы, собрала деньги и теперь сидит сзади на своем месте.
Я поискал глазами хоть одно молодое лицо. Надоели эти морщины, седые волосы, тусклые глаза и беззубые рты. На задней площадке мужчина лет 35-ти, и у окна рядом с кондуктором молоденькая, а может, и моего возраста девчушка с не разобрать какого цвета, но большими, я бы сказал, «кудрявыми» глазами. Да рядом со мной стоит парень с пивом (насколько мне известно, он глухонемой или больной, что-то в этом роде).
Старухи напротив поругались.
- Ниче ты, Галька, - имелась в виду бабка в красной шапке, - в политике не кумекаешь.
- Ты больно умная, - перечит Галька собеседнице. – За своими внучками глядела бы получше – сблядовались совсем.
И тут что-то происходит. Я даже не понял что, увлеченный похождениями двух внучек бабы Веры. Автобус словно куда-то провалился – в яму какую-то. Вдруг стало резко темно. Потом на меня налетела бабка с клюкой, и ее крик оглушил. Я почувствовал, как перевернулся вместе со всеми. Вот только стоял на ногах, на своих двоих, а теперь лежу на потолке рядом с разбитым плафоном, и рука больно завернулась за железный поручень. Из тьмы возникло небо. Потом опять свет стал блекнуть. Может, я ударился головой? А потом все прекратилось. Остался только привкус крови во рту, смешанный с пивом и ментолом. А в носу стояла столбом, простите за штамп, вонь паленой резины и… корвалола.

4.

Для меня всегда старость пахла корвалолом. Хотя все знают, и я не исключение, что у старости свой, особенный, инди-ди-дивидуальный запах. Мне он противен. Я им передышал, когда жил с дедушкой и бабушкой на даче. Я сталкивался с ним в больнице, в транспорте… Поэтому я не люблю этот истинный запах. Поэтому и пахнет для меня старость корвалолом. Уж лучше так. Можно еще и валерианы, конечно, даже лучше, но сейчас, кроме режущей ноздри резиновой вони, в салоне перевернувшегося автобуса пахло, нет – воняло корвалолом.

5.

Умирать среди старух? Забавно. Я испугался, прижатый старухами к стеклу автобуса. А за стеклом толщь снега и ломаные ветви. И неба не видно – лишь белый снег со следами крови.
Первая мысль, говорят, самая верная. Но вторая тоже ведь имеет право на жизнь и на исполнение. Тем более что мысль «намбэ ту» превращается в слово. А слово, кто читал Евангелие - а я читал, слава Богу, - это сила. Аминь.
- Приехали.
И почему именно это слово? Ведь Оленька от меня еще ох как далеко. Старуха с клюкой – а теперь без нее и с разбитым ртом, но все в той же солдатской шапке-ушанке и с катарактой на левом глазу – лежит впритык ко мне и смотрит в глаза. За моей головой еще одна старуха пытается пошевелиться. В ногах свернулась бабулька с диабетом.
У меня болит рука. Левая. Я вижу, как из пораненной ладони бежит кровь.
- О, Господи, - произношу я.
- Поздно, - подает вдруг голос бабка с катарактой.

6.

Стоны боли, визг и плач перебивали голос разума. Даже не голос, а крик выжившей кондукторши. Она кричала водителю. Его звали Толик. Анатолий. Она долго звала его по имени, пока кто-то, кажется, баба Вера, не сказал, что водитель мертв.
- У него кишки на руле лежат, а сам унизу вместе с деньгами.
- Много еще мертвых? Кто-нибудь может пошевелиться? – кричала кондуктор. А бабки продолжали стонать и ругаться. «Ой, батюшки, у меня нога сломана… Петя, Петенька, почему ты молчишь, Петя?.. Ах, блядь, да я пойду в мэрию и письмо Путину напишу… Клава, Клава, поправь мою голову - оправься и поправь, у тебя панталоны видны…»
И все это вперемежку с воплями о помощи, с криком «сделайте хоть что-нибудь, я не могу пошевелиться». Плюс ко всему громко и откровенно плакала девочка. Та самая – с «кудрявыми» глазами. Она умирала.
- В автобусе кто-нибудь может передвигаться?
Оказалось, что никто. Всех - и мертвых, и живых - прижало искореженной стеной из железа, стекла, веток и снега.

7.

Когда я понял, что я остался один из мужчин и вообще из всех, хоть что-то соображающих, кроме далекой – где-то в том конце автобуса, а вернее, света – кондукторши, мне стало плохо. Как же Оленька? Как первая ночь вдвоем? Серьезное, наконец-таки настоящее? Мы же с ней собирались.
Я попытался подвигаться порезче, но старуха с катарактой заверещала:
- Не шурудись, щенок, больно. Все не на бульваре. Терпи… сучок.
- Заткнись, - сказал я, и мне даже не стало стыдно. Она наехала первая. Оскорбила. Не обращая на её скулёж внимания, я закричал:
- Кондуктор, вы далеко?!
- Тебя как зовут? – услышал в ответ.
- Рома, а вас?
- Меня Жанна. Рома, я у заднего стекла, и передо мной только трупы и кресло, на котором сидела. Шесть мертвецов примерно. Здесь ещё чья-то тележка – мне не пробраться. Не вылезть. Тем более у меня нога на улице - её там чем-то придавило. А ты как?
- Я прижат к окну, за ним снег. Я, я не смогу разбить стекло. Нечем. Вокруг полуживые старухи.
- Кто?
- Старухи, мать их.
- И впереди?
- Кругом они, и где ноги, и на голове. Они вокруг и… и не шевелятся.
- Мертвые?
- Да нет.
- Живые?
- Что-то вроде. Ни то, ни сё.
- Бабули, миленькие, если вы слышите, дайте пролезть мальчику – он, может, выход найдет. Слышите? Бабули? Хоть одна отзовитесь.
Та, что была у меня за головой, выкрикнула что-то непонятное.
- Что, бабуля? – спросил я.
- Ничё, - огрызнулась старуха, - я ни черта не вижу и не собираюсь давать тебе дорогу. Я не могу.
- Но мне же, мне же… - я выгнул шею, как смог, до предела, до хруста, и мне показалось, что я увидел свет, - но я же смогу выбраться и помочь вам всем.
- Заткнись, - подала голос Катаракта. В её единственном зрячем глазе я разглядел свое испуганное лицо.
- Заткнись, ты понял?! За-ткни-и-сь!
- Бабули! – кричала Жанна. - Вы что, с ума все, что ли, посходили? Пошевелите вашими задницами, черт вас подери. Мы же умрем здесь все.
- Судьба, - вынесла вердикт одна из старух.

8.

- На всё воля Божья, – это была старуха Диабет. Она вошкалась у меня в ногах, пытаясь удобно устроиться.
- Ты чё, бабка, охренела?! – закричал я.
- Мне холодно. Я греюсь.
- Об мои ноги?
- А чё? Чё ты?..
- Надо выбираться отсюда, а не устраиваться по-удобному. Вы что? Меня девушка ждет. Я с ней сегодня должен обязательно увидеться. Вы что?..
Мне жуть как хотелось заплакать. Хотелось закричать, и чтобы крик убил всех этих полудохлых старперов.
- Бабулечки, милые, мне нужно к своей Олечке. Я люблю её, вы понимаете? Люблю.
Катаракта захрипела. Она так смеялась. И у меня возникло дикое желание врезать по её белой, морщинистой и костлявой морде.
- Ты что? – произнес я, глядя на неё, смеющуюся. - Вы все с ума сошли. Обезумели.
- Мы греемся, – раздался голос со стороны ног, - нам, старичкам, знаешь, как холодно. У нас кости уже сыпятся, и кожа рвется. Вам, молодым, что, ты вон какой горячий.
Я стукнул старуху Диабет ногой. Её крик ударил по ушам и зашипел растапливаемым снегом.
- Ты мне по лицу попал, ублюдок. Выродок. Он ударил меня прямо по носу, - как резаная, визжала старуха.
Катаракта плюнула мне в лицо. Её холодная, мертвая слюна тут же примерзла к щеке.
- Скот.
- Сама такая.
- Убила бы и не помолилась.
- Попробуй.
- Я прокляну тебя. Ты не знаешь, с кем имеешь дело, сынок.
- Ведьма?
Старуха засмеялась – захрипела:
- Увидишь, увидишь.
- Ты сдохнешь первая, могу поспорить.
- После тебя, – хрипела ведьма, - только после тебя, засранец.
И её глаз горел холодным зелено-сатанинским огнем.

9.

Я надеялся, что вот-вот придет помощь. Что автобус будут искать. Что бы там, наверху, не произошло, но автобус не пришел с рейса. Не вернулся. Не отметился… Но прошел час, шел второй. Я смотрел на разбитые часы и считал каждую секунду. Вспоминал Олечку. Мы договорились встретиться в шесть, сходить в кино, а потом к ней. Родители уехали в санаторий, а у нас с ней сегодня два года, как мы вместе. Мы сегодня могли бы заняться любовью. Даже скорей всего так и должно быть. Мы ведь только целовались. Иногда я ласкал её грудь через легкую ткань одежды и трогал там, где горячо. Она легонько касалась меня между ног и боялась дотронуться как следует. Мы с ней чудесно выучились целоваться. Оле нравилось, как я играл языком с её ушком. Она всегда так смеялась, так честно, звонко. Я целовал её глаза, каждую ресничку, она щурилась, как котенок, а я уже целовал её носик, щечки, губы. А волосы - какое это наслаждение пропускать её золотистые волосы между пальцев.
Я возбуждался даже теперь, сейчас, в автобусе, посреди дряхлых, вонючих старух и мороза… Мороз крепчал. Вечерело. А с темнотой придет она. Ещё одна старуха. Вечная старуха. Придет смерть, мать её.

10.

- Тебе сегодня снился белый конь. Я знаю, щенок, я знаю. Белый конь и дом без окон. А это предвещает смерть. Это смерть. Я слышала, как выли псы в поселке. Все псы. Тебе бы, милок, не мешало бы, смириться со своей участью, не перечить нам, а помочь. Помолчать хотя бы.
- Ты чё, бабка?
- Не тыкай мне, сучка, а слушай. Думаешь, что ты сильнее? Моложе? Здоровее? Румянее? Так? А мы, значит, израсходованный материал? Ошибаешься, ошибаешься. Что молодость? Что юность и заря жизни – дуновение уст. Дуновение уст – не больше и не меньше. А всё остальное, всё остальное – мы! Мы. Мы.
- Жанна! – закричал я. Честно, я был напуган. Очень напуган. – Жан-на! Жан! Отзовись.
- Я берегу воздух, Ром. Мне кажется, у нас тут на заду кончается воздух.
- Кончается воздух?
- Ты пытайся пробраться, выбраться, пока не поздно.
- Меня не пускают эти.
- Бабули! – заорала женщина. - Эй вы, старухи, совсем чеканулись. Сами подыхать собрались и парнишку загубить вместе с собой. Придите в себя, это ваш внук. Суки.
Жанна закашляла.
- Ты береги воздух, - крикнул я, - вдруг и правда закончится.
- Это возможно, если мы придавлены снегом.
- Я знаю, - тихо, как будто самому себе, сказал я, - я знаю.

11.

- Мы все замерзнем.
Катаракта в ответ улыбнулась. Зубы у неё были гнилые. Обломанные. И вдруг я подумал: а может, она и есть смерть? Вот она пришла, прошу любить и жаловать.
- Видите, уже я дрожу.
Меня, правда, слегка колотило. Холод забрался, преодолев преграду из двух теплых рубашек, под футболку и расправил там свои щупальца.
Какая-то старуха в середине салона вдруг ни с того, ни с сего стала дико орать какую-то злую песню не то на украинском, не то на белорусском. Я пытался докричаться до неё. Я кричал: заткнись! Замолчи! Закрой рот! А она не унималась. Со временем её песня перешла в завывание. Она выла, как собака. Старуха Катаракта, улыбаясь, прохрипела:
- Я же говорила, что по тебе воют все псы.
- Что вам от меня нужно?! – я выставил перед собой руку, как бы защищаясь от ведьмы. - Я ничего не сделал вам. Я такая же жертва аварии, как и вы все. Просто я моложе вас всех, я смогу выбраться!
- Нет. Ты останешься с нами, - шипела она, - с нами. Потому что ты горячий. Ты молодой, в тебе бежит жизнь. Только возрождающаяся, только начинающаяся… В тебе есть ток, есть энергия – а в нас она на исходе. Мы не выживем до прихода спасателей. А ты нам поможешь выжить.
- Выжить? – я не знал, что думать, я не знал, что делать, - вы что, выпустите мне кишки и будете греться моими внутренностями, так? – я кричал, орал брызжа слюной. – Вы старые, дохлые тухлятины. От вас уже несет смертью. Вы целиком и полностью в могиле. Мороз сломает ваши хрупкие косточки… Вы… вы… Жанна! Жанна!
- Она уже умерла, - раздалось сзади, - мы греемся ею, пока её тело не остыло, - голос старухи был похож на мультяшный голосок Шапокляк.
- Оставьте её! – закричал во всё горло. - Не смейте к ней прикасаться. Это вы убили её! Вы!..
Дыхание, вырвавшееся на свободу из объятий губ, тут же превращалось в кристаллики льда на металлическом поручне. Я подтянул руку к себе, сжал её в кулак и со всей силы ударил старуху-ведьму в грудь. Катаракта взвыла.

12.

- Поганые старухи! Ведьмы! Убийцы!
Я кричал, продолжая колотить старух вокруг себя руками и ногами. Я закрыл глаза и видел перед собой только лицо Оленьки. Я должен выжить, должен выбраться… Я молодой, я здоровый, я сильный… Я сумею, я должен…
Старухи визжали подобно баньшам. Они проклинали, матерились, отбивались… Ведьма вцепилась зубами мне в руку. Я разбил ей рот. Схватил за горло и сжал. Отпустил и снова сжал. Старухе Диабет досталось от меня обеими ногами. Она заткнулась первая. Потом забулькала кровью Катаракта. Победа была на моей стороне. Я не на шутку разошелся. Достаточно для того, чтобы начать продвигаться вперед. От такой «зарядки» мне стало жарко. Разбитые в кровь костяшки ныли и болели. Голова разрывалась, в висках колотило… А впереди была свобода, и я открыл глаза.

13.

Лицо ведьмы – сплошная маска из крови и грязи. Она улыбалась гнилым окровавленным ртом. Её солдатская шапка сбилась на бок, обнажив лысый череп. Оттолкнув с отвращением бабку, я с удивлением увидел дыру в стене из металла и снега. Это был выход.
- Бля буду, - произнес я громко, - старуха прикрывала выход.
Разгребая ладонями снег, осколки стекла, сучья, я двигался к спасению. Медленно, как будто в замедленной съемке. Впереди, где-то наверху, я уже слышал голоса. В голове вновь возникла всё та же навязчивая мысль о презервативе. Вот уже и дышится как-то свежо и легко. Исчезла вонь корвалола вперемешку с кровью и резиной. Уже стали забываться проклятья и молитвы старух, разборчивее стали голоса спасателей.
Уже наполовину выбравшись из искореженного автобуса, я вдруг почувствовал, как чьи-то цепкие, костлявые пальцы сомкнулись на моей оголенной щиколотке.
- Ты куда собрался, щенок? – раздался хрип.

14.

Что было дальше, думаю, всем и без того понятно. Я закричал. Я закричал: «Помогите!» Мне казалось, сотни костлявых рук схватили меня и потащили назад. Туда, где старухи. Туда, где катаракта и перхоть, и запах корвалола, и мочи, и жиденький волос, и астма, и маразм, и клизма… Туда, назад. Назад к смерти.
Я кричал, вопил, как резаный, а передо мной вместо любимого образа Оли бесновалась проклятая ведьма. Зрячий глаз, подобно сатанинскому, мать его, оку, прожигал насквозь. Потом старуха прикоснулась ко мне. Губы к губам. Старые к молодым. Омерзительное, мертвое, ледяное прикосновение убило. Мой крик оборвался. Я умирал. Это было прикосновение вечности. Прикосновение старости. Прикосновение смерти… И я понял. Я стал одним из них. Одним из тех, оставшихся там, внизу, в автобусе. Стал одним из мною убитых… Или? Или невозможно убить старость? Она ведь не одна. У старости одно на всех лицо и сердце. Одна на всех – жизнь. Да, старость одна на всех. Одна, и никуда от неё…

15.

Белый снег стал белой стеной. Я находился в больнице. Я узнал, что меня вытащили самым последним, потому что сначала оказывали помощь пожилым пассажирам. И, как оказалось, я двигался не в том направлении. Там, куда я полз, не было выхода. Не было спасения. Там был сплошной снег. Снег и… смерть?
- Но я слышал голоса! – возразил я.
- Должно быть, они отражались о лед и скалы, как эхо, - ответил мужчина лет тридцати. Один из спасателей, как я понял.
- Полз не туда?
- Так точно. Но, слава Богу, всё уже позади, и ты ничего себе не отморозил.
- Автобус упал в ущелье?
- Почти. Я не знаю всех подробностей. Поэтому этот вопрос не ко мне.
- А много погибло?
- По-моему, выжил только ты.
- Но…
- Тебя согрели эти старухи. Несмотря на то, что ты пытался куда-то ползти, они укрыли тебя. Это я тебе говорю со слов напарника, он тебя вытаскивал. Так что сходи на могилки бабулек. Их, должно быть, уже похоронили. Ну, давай, держи пять и помни: ползти всегда надо вверх.
И, не давая мне вставить ни слова, спасатель ушел. Я сел на кровать:
- Что за бред.
Об Оленьке я думать теперь не мог. Я честно хотел, пытался, но не мог. В голове появился всё тот же пресловутый шум, и где-то в мозгу возник давнишним воспоминанием вкус солода и ментола. Но что-то было не так.

16.

Выписываюсь. Меня встретила Оля. На выходе, уже расписавшись в каких-то бланках и справках, мельком взглянул в зеркало в холле и вздрогнул. Я не увидел своего отражения. Я остановился. Оля тоже встала рядом.
- Что? – спросила она.
- Ты, ты видишь меня?
- Ха, что за вопрос, не только вижу, - и она чмокнула меня в щеку, - только ты холодный какой-то.
- Нет, ты точно видишь меня?
- Конечно, Ром.
- А я нет.
Она проследила за моим взглядом. И теперь смотрела на меня через зеркало. Только меня в нем не было.
- Ты и в зеркале меня видишь?
- Рома, ты чё, издеваешься или серьезно?
- Серьезно.
- Слушай, не пугай меня.
Я говорил, по всей видимости, очень проникновенно, да и мой бледный вид и холодная щека… в общем, в глазах подруги я увидел неподдельный испуг. Она боялась. Боялась за меня. Честно, я тоже, ё-по мать, за себя боялся.
- Может, это последствие аварии? – спросил у неё я.
- Что это?
- Я хочу чего-нибудь выпить.
- Да, тебе надо успокоиться, правильно? Надо выпить. Пойдем, котик. Пойдем на улицу и что-нибудь купим попить. Я тоже хочу промочить горло. Этот больничный запах, от него в горле першит. И эти старухи.
Я вскрикнул:
- Какие старухи?
- Ну эти, в палатах. Я ненавижу ходить по больницам только из-за этого.
- Из-за старух?
- Да, вечно они тут. Как прописались. Меня это просто бесит. Вся эта немощь, боль, разложение.
- Раз… - я сглотнул, - разложение?
- Ага, ничё фразочка? Прям в точку.
- Угу.
Она сжала мою ладонь, крепко-крепко.
- Ты такой худой.
- И холодный?
- Я тебя согрею.
- Обещаешь?
- Обещаю. Ты что будешь пить? Я, чур, чур, чур… Ой, не знаю, колу или пива? Ты чего хочешь?
- Мне бы, мне бы…

17.

И я произнес это слово. И это слово было: «корвалол». И не было вначале никакой мысли. Нет, точно говорю, мысли не было. Было сразу, раз и всё, и точка, и баста – слово. Слово, мать его так, корвалол, будь он неладен.

18.

- Ты шутишь? – спросила Ольга.
И я с трудом набрался сил, чтобы ответить ей:
- Да.

Автор: Игорь Корниенко

---

нарисовалась)

@темы: мои работы

---

Хелавиииса!!!!!!

03.01.2009 в 19:51

Пишет  Telia:

Начало века Feat Хелависа - Тебя ждала

Видео и текст песни

Твой корабль уплывал
В грозу под парусами
Ты вернуться обещал
И будь, что будет с нами

В море я смотрю весь день
И всё хожу по краю
Буду лишь тебе верна
Хоть я и не святая

Припев:

Тебя ждала я
Жаль нет крыльев за спиной
Тебя ждала я
Полетела б за тобой

Тебя ждала я
Помнят камни и вода
Тебя ждала я
Но осталась здесь одна

То кольцо что мне дарил
Я подарила морю
Пусть удача к нам придёт
Пускай уходит горе

Говорили все вокруг
Недолго быть нам вместе
Осенью в дождливый день
Пришли дурные вести

Припев:

Написал он мне письмо
В нём речь повёл такую
В незнакомом мне порту
Нашёл себе другую

Расскажите всё ему
Когда меня не станет
Зелье что сварила я
Уж точно не обманет

Припев:

Только ветер злой
Стучит
Ко мне в окошко
Я совсем одна
Холодна
Подойди ко мне
Согрей
Меня немножко
Может, я очнусь
Тогда

Взяла тут

---

...

" ...до того как я встретил тебя я хотел умереть
а теперь хочу жить
с тобой... "
не заслуживаю я этого...

... За что люди любят друг друга?...

...и за что любят меня?...